«Мона Мур»

*     *     *

«…Очаровательная дама в шляпе со страусиными перьями, в лёгком манто из шкуры диковинного зверя, наброшенном на обнажённые плечи, и ослепительном платье цвета заходящего солнца, была единственной, кто как магнит, притягивал моё внимание к своей персоне. Вуаль скрывала её лицо, делая ещё более таинственным весь облик. Аромат «Eau de cologne» напоминал весеннее утро в Италии после дождя. – Меня зовут Мона Мур, - произнёс прелестный юный голос до того, как с лица была откинута вуаль…»

*     *     *

«Яркие выразительные глаза смотрели на меня в упор. В них читался неподдельный интерес. На миг подумалось, что я мог бы утонуть в океане этих глаз при соответствующих обстоятельствах.

- Так Вы и есть тот самый эксперт, о котором мне говорили?

– Позвольте представиться – Мартин Констовский. Лёгкий поклон смирения и поцелуй её руки казалось, нисколько не смутили это милое создание.

- Полно Вам, сударь. Пригласите меня лучше на танец.

Увлёкшись гостьей, я как-то забыл об окружающем мире. А между тем, в зале заиграли «Сказки Венского леса». Бог ты мой, что можно было придумать лучше для вальса?

На вид ей было лет 25. Приятное лицо с лёгкой улыбкой на губах и небольшим румянцем. Я никак не мог понять, уроженке каких краёв принадлежит этот голос. Как оказалось, Мона – это её настоящее имя, данное в Германии, а вот Мур – сценический псевдоним.

            Ну почему на платье обязательно должно быть глубокое декольте? И рука, будто специально поправляющая манто, и приковывающая взгляды мужчин туда, где им не следовало быть?

Ох, уж эти дамы. Однако ей нельзя было отказать в том, что вальсировала она прекрасно…»

 *     *     *

            Я вспоминал об этом, ожидая её звонка. Нет, всё-таки я сказал: - Поручик Констовский, потому что это было после упоминания об эксперте. Представились толком мы только во время танца. А ещё я шутил по поводу её имени. Мона Мур – звучит как Mon Amour, что в переводе с французского значит «моя любовь».

            Я как раз заканчивал Императорскую николаевскую военную академию. И получил среди друзей прозвище «эксперт». Один из них и отрекомендовал меня Мона Мур. Да, это был 1914 год, и практически сразу после выпуска началась Германская война. Мы встретились с ней в действующей армии…

*     *     *

…Выпускной бал. Офицеры Академии генерального штаба, гости, и конечно дамы. Блестящие мундиры и пышные платья. И тут Мона Мур. Корнет Домбровский, который учился вместе со мной, знал её по Польше. Она окончила Ягеллонский университет, после того как с семьёй вернулась из Германии в Краков.

За первым вальсом был второй, а потом следующий… Я понял, что сказал не то, когда было уже поздно. – Ну, если Ваше имя значит «моя любовь», то будете ли Вы меня любить, Мона Мур? И скольких Вы любили до этого?

Нет, пощёчины за этим не последовало, и взгляд не был таким уж строгим, - скорее испытующим. – Какой Вам интерес до того, что со мною было в прошлом? А имя моё значит лишь то, что это Вы будете меня любить, Вы Мартин. Это Ваша любовь, а станет ли она и моею зависит от очень многих обстоятельств.

*     *     *

День георгиевских кавалеров – 26 ноября 1915 года. В курортном посёлке Старый Кеммерн рядом с Ригой располагался только что сформированный для работы в тылу противника Отряд Особой важности штаба Северного фронта, в состав которого я был назначен. И здесь возле Петропавловской церкви состоялась наша следующая встреча с Мона Мур.

            …Я узнал эту походку женщины, выходящей из церкви. Но моё сознание запоздало пыталось сопоставить воспоминания с реальной действительностью. Наконец я уверился в том, что это действительно она и негромко позвал – Mon Amour?

            Казалось, она замерла на секунду, но тут же быстро обернулась. Это была Мона Мур! Глаза её были заплаканы, и когда я подошёл ближе, она только прошептала – Мартин, и уткнулась, рыдая, в моё плечо.

            Не могу сказать, как я был рад встрече. С самого начала войны, а особенно здесь, на передовой, куда подтянули наш отряд для совершения вылазок по вражеским тылам, я всегда вспоминал её. А Мона Мур уехала к родителям в Краков, чтобы поддержать их в трудное время. Да и театры после того, как началась война, не пользовались особой популярностью. Как оказалось, позже она вернулась в Санкт-Петербург, и в Царском Селе ей удалось записаться в санитарный поезд. Она и сейчас состояла сестрой милосердия в полевом Царскосельском военно-санитарном поезде Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны, который пришёл в Рижский район на передовой театр войны за ранеными. Но она так и не привыкла к смерти и в который раз оплакивала погибших офицеров и солдат.

            Я и сам не заметил, как мы оказались возле поезда. Она располагалась в 7-ом вагоне, часть которого была специально оборудована для офицеров. Потом мы пили чай и рассказывали обо всём, что накопилось за это время. А когда стемнело, и я неуклюже начал прощаться, она остановила меня. – Вы ведь никуда не торопитесь Мартин. Составьте мне в этот раз компанию, я ведь Ваша любовь…

*     *     *

            Ровно год спустя в Царском Селе я нашёл её возле того же самого поезда. Она ничуть не изменилась и была всё так же прекрасна. При виде её в сердце вспыхнула боль, копившаяся всё то время, пока я её не видел… боль разлуки… И мы опять пили чай, только на этот раз в вагоне-столовой. А потом к нам присоединились сразу несколько человек, - сестры милосердия и санитары поезда, которые пришли отдохнуть. И один из них, осведомившись, кто я такой, и спросив общего разрешения, прочитал стихотворение:

 

«Теплый вечер грызет воровато

Луговые поемы и пни.

Не тоскуй, моя белая хата,

Что опять мы одни и одни.

Чистит месяц в соломенной крыше

Обойменные синью рога.

Не пошел я за ней и не вышел

Провожать за глухие стога.

Не беда, что и видел я зыбку;

Эта скорбь ея сердца не жжет;

Только девичью честь и улыбку

Для другого она бережет.

Не силен тот, кто радости просит;

Только гордые в силе живут;

А другой изомнет и забросит,

Как изъеденный сырью хомут.

Не с тоски я судьбы поджидаю;

Будет злобно крутить пороша,

И придет она к нашему краю

Обогреть своего малыша.

Снимет шубу и шали развяжет,

Примостится со мной у огня…

И спокойно и ласково скажет,

Что ребенок похож на меня.»

 

- Что это за занятный молодой человек, - спросил я. - Да, как же - ответили в голос сёстры, - это же поэт, Сергей Есенин. Санитаром при поезде служит. А о чем он, спросите у пани Коматовской.

Я проследил взглядом за тем, к кому были обращены их жесты, и встретился взглядом с Мона Мур.

- Пани Коматовская?

- Не пани Коматовская, а пани Коматовска… А чему ты удивляешься, Мартин? Это моя фамилия. Ну не «Мур» же в самом деле…

Я видел, как она смутилась…

- Что происходит, мадемуазель Коматовская? – попробовал пошутить я.

- Происходит то, что у нас растёт сын, Мартин. И ему уже три месяца… Сыном полка в шутку кличут.